8 (915) 876-2007 zatropa@rambler.ru

«Время» Нового Времени (Гл. 2)

«Время» Нового Времени (Гл. 2)

Раушенбах отмечает, что в это время человек стал жителем Вселенной, где Бесконечность «вливается» в повседневную жизнь. (Правда, у Раушенбаха это время начинается с эпохи Возрождения, что для нас не принципиально). Если раньше этот мир можно условно назвать миром «ближайшего окружения», то теперь им становится вся Вселенная. Человек, который раньше ограничивал свою жизнь семьей, в лучшем случае городом, вдруг увидел безбрежные дали Земли и почувствовал себя причастным к ним. Автор отмечает это время как эпоху Великих географических открытий, кругосветных путешествий, где человек ощутил реальную возможность быть всюду хозяином Земли. «Даль стала чем-то реальным, входящим в повседневность. Искусство эпохи Ренессанса с ее теорией перспективы было отражением очередного эпохального достижения человечества — завоеванием «Я» человека не только своего ближайшего окружения, но распространением этого «Я» на всю Вселенную, возникновению ощущения принадлежности этого «Я» ко всему необъятному Космосу. Раньше некоторый аналог этого чувства существовал лишь в пределах религии, сейчас оно стало господствовать и в обыденном сознании человека, стремившегося — и мысленно и фактически — в открывшиеся ему безбрежные дали. Первое было уделом фантазии, второе овеществлялось главным образом в заморских путешествиях».

По аналогии с этими рассуждениями, можно продолжить, что следующий переход в развитии перспективы, уже с точки зрения концепции Тенденций Времени, — рубеж XX века, — это сосуществование и начало слияния всех трех перечисленных Раушенбахом способов перспективы. Это могло произойти лишь тогда, когда человек стал большим, чем частью Космоса. Человек стал самим Космосом. Тогда черчение выделилось как самостоятельный способ отражения действительности «на самом деле», доведенный сейчас инженерами до совершенства. И тогда выделились экспрессивные «необычные» направления в искусстве, полностью посягнувшие на устои Ренессанса. Ну, а сейчас идет слияние и взаимопроникновение этих трех направлений. Когда человек находит Космос внутри себя. Когда ребенок приобретает мудрость старца, а старик становится невинным как ребенок, — именно становится. Так, художник становится инженером, а инженер — художником. (Более подробное рассмотрение этой теории см. здесь).

Теперь снова вернемся к Пригожину и Стенгерс. Как указывают авторы, XYI век в лице Джордано Бруно отверг время, и это было символом веры естествознания: «… Вселенная едина, бесконечна, неподвижна… Она не движется в пространстве… Она не рождается… Она не уничтожается… Она не может уменьшаться или увеличиваться…» И далее: «Неверие в существование времени неизбежно таит в себе культурную компоненту». (С. 24). Согласно авторам, современная наука зародилась в XYII веке в культурной среде, где в мире теорий и четких ментальных построений, далеких от мирской жизни, где пред миром человек испытывал субъективное благоговение, на смену пассивной позиции наблюдателя приходит активная позиция вмешательства экспериментатора: «Природа, как на судебном заседании, подвергается с помощью экспериментирования перекрестному допросу именем априорных принципов». Природу, по мнению Галилея «нельзя обмануть». Но ее можно изучить и описать. (Стр. 46).

Интересные идеи мы находим у Пригожина, где указывается на «резонанс» двух направлений мысли — христианской и естественнонаучной, «несомненно усиливший и упрочивший претенциозное мнение о том, будто ученые находятся на пути к раскрытию тайны «грандиозной машины вселенной». «Личная энергия Иеговы» плюс рациональность греческого философа порождают веру в рациональность бога в средние века. (С. 50-51). Нидем называл эту «раздавенность» науки — мир автомата и мир теологии, безраздельно подвластный богу, — «характерной европейской шизофренией». (Там же, с. 15). Интересно следующее у Куна: Для Галилея «человеческая душа, сотворенная по образу божьему, способна постигать рациональные истины, заложенные в самой основе плана творения, и, следовательно, постепенно приближаться к знанию мира, которым сам бог владеет интуитивно, во всей полноте и мгновенно». (С. 54). «Отдельные ученые принимают новую парадигму по самым разным соображениям и обычно сразу по самым различным мотивам. Некоторые из этих мотивов — например, культ солнца, который помогал Кеплеру стать коперниканцем, — лежат полностью вне сферы науки. Другие основания должны зависеть от особенностей личности и ее биографии. Даже национальность или прежняя репутация новатора и его учителей иногда может играть значительную роль». (Стр. 198). «Принятие решения такого типа может быть основано только на вере». (Стр. 204). В то время как по Лакатосу в период раннего средневековья люди находились в плену «недоказанных идей», что объясняется социально-исторической теорией «внешних воздействий», — католическая церковь сдерживала развитие науки. (По: Кун, с. 460).

Теперь несколько слов об значимых открытиях того Времени, которые до сих пор насущны. Что касается природы света,то у Куна мы находим: «От глубокой древности до конца XYII века не было такого периода, для которого была бы характерна какая-либо единственная точка зрения на природу света». Кун говорит, что до работ Ньютона по этому вопросу (да и не только по этому) была разрозненность мнений, после которого наступил период научных революций. В течении же XYIII в. преобладала парадигма Ньютона (работа «Оптика»), которая рассматривала свет как поток материальных частиц (давайте отметим, что именно «материальных частиц»). (С. 36-37).Тем не менее наука была «специфической»: Кун называет «квазиметафизическим» предписание ученым-физикам, что универсум состоит из микроскопических частиц, которое укрепилось после появления научных работ Декарта, (приблизительно после 1630 года). «Этот набор предписаний оказался и метафизическим, и методологическим». (С. 70).

В принципе, период после работ Ньютона до примерно ХХ в. в истории и философии науки был «переходным» (он шел после периода «разрозненности» в терминалогии Куна), поскольку весь состоял из научных революций (в терминологии Куна). По Куну в этот период новая парадигма может возникнуть и до кризиса, причем задолго (Лавуазье, Томас Юнг). Научные революции (речь идет скорее о локальных кризисах) XYII-XIX в.в. случались каждый век. «Банкротство существующих правил означает прелюдию к поиску новых». Здесь указывается на кризис в химии — к 70-м г.г. XYIII в., когда существующая теория флогистона сталкивается с огромным кол-вом проблем, при этом «размножаясь» так, что количество вариантов теории становится равным количеству исследователей: «Такое быстрое умножение вариантов теории есть весьма обычный симптом ее кризиса». (Кун, с 101-104). Так родилась термодинамика из двух конкурирующих в XIX в. теорий химии газов, — теории флогистона и кислородной теории горения Лавуазье. Однако теория Лавуазье заставила химиков «забыть» вопрос, почему металлы так похожи в свойствах, на что прекрасно отвечала теория флогистона, и только в XX веке к подобным вопросам вернулись и к некоторым ответам на них . Ранее подобную картину в науку привнес и Коперник, гелиоцентрическая система которого пришла на смену геоцентрической системе Птолемея, которая сформировалась на рубеже новой эры. Причем, Лакатос указывает, что «…система Коперника была «по меньшей мере столь же сложна, как и система Птолемея». И если дело обстоит действительно так и если признание системы Коперника было все-таки рациональным, то обусловлено это отнюдь не высокой степенью ее объективной простоты». (Там же, с.110 ). Небесная механика Ньютона также породила в XYIII в. проблемы у его последователей, которые сначала угасли в силу ненасущности (у Куна — отсутствие «технических проблем»), и остро возродились в 90-х г.г. XIX века с появление волновой теории света. Теория была принята приблизительно после 1815 г., и считалось, что в силу законов Ньютона, в Космосе и на Земле должен существовать так называемый «эфирный ветер», который к 90-м г.г. так и не обнаружили. Этот кризис (ньютоновской парадигмы, который произошел благодаря исследованиям ньютонианца Максвелла) в конечном итоге привел к созданию Эйнштейном в 1905 г. специальной теории относительности (с этой датой сам Кун не согласен — с. 109).

Лакатос по этому поводу пишет, что до Ньютона: «Скептики сомневались, способны ли интеллект или чувства доказательно обосновать знание? Однако скепсис был вынужден отступить перед славой Ньютоновской физики. Хотя, что касается «научности» Ньютона, Лакатос пишет: «Хотя до сих пор почти не было согласия относительно универсального критерия научности теорий, в течение двух последних столетий существовало значительное единство в оценке единичных научных достижений. И, хотя не существовало общего согласия относительно теории рациональности в науке, имелось большое единство в оценке того, был ли единые частный ход в научной игре подлинно научным или уводящим в сторону, разыграна ли отдельная игровая комбинация корректно или нет». (По: Кун, с. 493-496). Кун по этому поводу уточняет, что именно количественные результаты в астрономических наблюдениях обусловили победу Ньютона над «более рационализированными, но исключительно качественными теориями его конкурентов». (С. 200).

Для того, чтобы перейти к следующему временному интервалу концепции Времени, процитируем схожие куновские мысли: Кун говорит, что научное знание в каждом столетии «исчерпывает то, что необходимо знать». И делее автор говорит о научном прогрессе в терминах соотнесенности научных теорий и природы во Времени: «…современные ученые меньше знают из того, что надо знать о своем мире, чем ученые XYIII века знали о своем? Надо помнить, что научные теории соотносятся с природой только здесь и теперь. Не являются ли разрывы между точками такого соотнесения теперь, может быть более крупными и многочисленными, чем когда-либо раньше?». Причем, он указывает на психологический или социологический ответы и сомневается в других. (С. 565-566).