Время «Здесь и Сейчас» (Гл. 2)
XX век приравнял человека к знанию, познанию природы внешней, что породило удивительный феномен, который человек сразу и не понял. Феномен больший, чем просто принятие себя как часть природы, или как хозяина природы. Впрочем, то, что человеку стало казаться, что он хозяин природы и было в определенной степени иллюзией в силу этого НЕДОПОНИМАНИЯ. Ведь ясно было и, что хозяин он несовершенный, — и плата тому была, а вместе с тем и доказательство этого несовершенства, — промышленные катастрофы конца XIX — начала XX века. И не даром представления Вернадского о ноосфере как эпохи разума стали основой современной экологии.
Взрослые дети (подростки) считают себя взролыми потому что они физиологически зрелы. «Физиологической» зрелости человечество достигло к XX веку, когда, как было сказано в 1-ой главе, знание «оживилось» в человеке. Человек стал «ровесником» технологий. Но это «равенство» еще не дает право управлять природой, и , самое главное, не гарантирует осознания этого равенства. Знание не есть осознание — постоянное пребывание в знании. Для того чтобы быть со знанием, необходимо стать старше времени, — гораздо старше времени смены технологий. Это значит покорить время, как когда-то человек покорил пространство. Это и значит покорение внутренных пространств СЕБЯ — приобретение знания о природе внутренней, нематериальной, а не просто о природе внешней, когда знания уже не просто вживилось в человека, а одухотворяет его. Стихия знания в человеке заняла высшую иерархию развития, пройдя все предыдущие — от минерала до пространства. Дополняя рассуждения Дружинина, что «… несмотря на торжество позитивного знания, XX в. не отверг ни философское, ни религиозное знание. Следовательно, речь может идти не о смене одного знания другим, а о смене доминирования той или иной формы знания в ходе развития цивилизации» (с. 33), можно сказать что это «доминирование» превратилось во «вложенностью» более ранних форм знания в позитивное знание; сейчас наблюдение и эксперимент сливаются не просто в знание о самом себе, но в динамическое осознаваемое развитие самого себя, где уже нет место доминирования одного над другим. По Куну же, о науке («нормальной науке» в куновской терминалогии) гарантированно можно говорить, когда «очень долго отсутствуют конкурирующие школы» (с. 211), что в наше время почти невозможно, но вероятно, наш век требует и качественного понимания сути предмета, — глубины и целостности.
Кун пишет, что выбор между спорными парадигмами вообще не определяется логикой и экспериментом. И здесь хочется добавить мысли Карла Поппера, который в 1948 году писал по поводу традиции в науке: «Не думаю, что мы могли бы когда-либо освободиться от традиции. Так называемое освобождение в действительности есть не что иное, как переход от одной традиции к другой». (По: Кун, с. 570). Ранее указывалось, что наука зародилась в культурной среде в XYII в., далее развитие науки вырвало ее из этой среды. Вторая волнанауки, по Пригожину и Стенгерс приходится на период этого дальнейшего «развития». Сейчас речь идет о «третьей волне«, которая, по глубокому убеждению авторов все же делает науку «универсальным посланием, содержание которого более приемлемо для других культурных традиций». (С. 9). И далее указывается вводная статья семинара ЮНЕСКО по проблемам отношений науки и культуры наука представлена «как раковая опухоль на теле культуры: дальнейший рост науки угрожает разрушить культурную жизнь общества». (С. 35). Здесь же слова Эрвина Шредингера: «Та теоретическая наука, которая, не признает, что ее построения, актуальнейшие и важнейшие, служат в итоге для включения в концепции, предназначенные для надежного усвоения образованной прослойкой общества и превращения в органическую часть общей картины мира…, — такая наука непременно оторвется от остальной человеческой культуры; в перспективе она обречена на паралич, сколько бы не продолжался и как бы упрямо не поддерживался этот стиль для избранных, в пределах этих изолированных групп, специалистов». (С. 27). Данный подход является еще одной великолепной иллюстрацией Тенденций Времени. Напомню, что нас в этой работе интересует не то, как разные авторы называют происходящие явления — парадигмы (Кун), традиции (Поппер) или исследовательские программы (Лакатос), а то, что эти явления ИЗМЕНЧИВЫ, и скорость этого изменения в наш век увеличивается.
Так называемый «Закон Времени» у Петрова является идеалогической опорой Концепции Общественной Безопасности «Мертвая Вода». Не будем вдаваться тонкости деятельности и задач этой организации, но отметим близость этого подхода в отношении к Времени нашим идеям. У Петрова сравниваются периоды смены поколений (в среднем 25 лет) и обновление господствующих технологий. Когда отношение равно единице (т.е. равенство этих двух периодов достигается), то «меняется логика социального поведения», — тогда исчерпывают себя «толпо-элитарные» способы управленимя массами и наступает особое время, предсказаное ранее как Апокалипсис. Это время » эпохи крушения пирамид», коими являются всяческие сакральные посвящения, обеспечивающими монополию на Знание и высокую цену управленческого труда. Эпоха такого «резонанса» указывается в интервале 1910-1950 г.г., и сейчас (имеется в виду год 2000) время смены технологий равно 5 годам. Процитируем ниже: «»Теперь в наше время, либо человек осваивает новые знания, ломает свои прежние стереотипы, либо оказывается на свалке истории. Тот генотип, который привык почивать на лаврах, оказывается не приспособленным к эффективному, в том числе управленческому труду. Они, привыкшие к «левостороннему движению», все проспали и оказались, проснушись, в стране с «правосторонним движением». Время так называемой «элиты» уже закончилось.» Петров указывает на «разгерметизацию» науки, позволяющую научной социологии быть открытой всему обществу и сопровождающуюся крушением финансово-кредитной системы. (С. 31-35). Осносное отличие даной системы Петрова, кроме колличественного задания временого эталона, состоит в том, что фиксация 25-летнего периода позволяет говорить о уже более сжатых процессах, происходящих в человеке, на социальном плане, что является уже релультатом происшедшего ранее, рассматривапемого нами в Концепции Времени. Таким образом, Заком Времени Петрова отличается от Тенденций времени колличественно — несколько десятков лет истории нашей цивилизации, и качественно — он описывает социальные процессы, являющиеся результатом уже происшедшего в самом сознании людей. Теперь проиллюстрируем сказаное.
Переходный период у Капицы, который переживает демографическая система, с одной стороны, связан с явлением «сжатия времени», с другой стороны, с гиперболическим возрастанием численности населения. По словам Капицы: «Благодаря сцеплению времени и численности населения по мере приближения к эпохе демографического перехода происходит непрерывное сокращение масштаба эффективного исторического времени. Это важное свойство демографической системы позволит в количественной форме выразить относительность временного исторического развития. (…) Историческое прошлое человечества становится к нам гораздо ближе, когда мы определяем его не числом поколений, а через логарифмически сжатое, время роста». Автор, ссылаясь на труды, Пригожина, монографию Савельевой и Полетаева «История и время. В поисках утраченного», предлагает различать время физическое — биологическое и время историческое — социальное. Так, Время историческое необратимо, связано с характерной длительностью процесса развития и есть натуральный логарифм Времени. Также упоминается концепция «новой исторической науки» французских историков во главе с Февром и Блоком: «Такая концепция времени в историческом процессе была разработана вместе с представлением о глобальности истории, причем под такой тотальной историей понимается сквозная общность закономерностей развития». «Недавно Фукуяма назвал наше время временем конца истории. Под этим он подразумевал конец наших представлений об истории, и его оценка многим представлялась достаточно субъективной». Для развитых стран эпоха демографического роста началась на рубеже XX века, в то время как для всего мира, и прежде всего для развивающихся стран — в 1960 году. Затем в 2005 наступит глобальный демографический спад, который в свою очередь завершится в 2050 году выравниванием и стабилизацией численности населения Земли. В развитых странах переход начался раньше, но протекал медленнее, чем в странах развивающихся. В рамках этой модели общемировой переход обозначен началом в 1960 г. и концом в 2050 г., в то время как всемирная эпоха перехода для всех стран началась в середине XVIII в. и закончится к концу XXI в. Причем, социальные потрясения, революции взаимосвязаны, даже, как предпологает автор, предопределены частными демографическими преходами. Приводятся примеры такой корреляции во Франции, России, Китае и пр. Автор отмечает повсеместность этого процесса, где «длительные флуктуации обнаруживаются и за пределами Европы и примерно в то же время. Китай и Индия прогрессировали или переживали регресс в том же ритме, что и Запад, как если бы все человечество подчинялось велению некоей первичной космической судьбы, по сравнению с которой вся остальная история была истиной второстепенной. (…) Синхронность очевидна в XVIII веке, более чем вероятна в XVI веке, и можно предположить ее наличие в XIII веке — на пространстве от Франции Людовика Святого до далекой монгольской державы в Китае. Это как бы «смещало» проблемы и одновременно их упрощало. Рост народонаселения (…) следовало приписать действию причин, весьма отличных от тех, которые определяют экономический и технический прогресс и успехи медицины». Говоря о наступающем «кризисе времени», Капица говорит о демографическом переходе — «асимптотической стабилизации населения мира». Такой переход несет признаки нестабильной самоорганизующейся системы, где возможны крупные войны стран, не прошедших через демографический переход, в то время как для стабилизированной мировой системы роль войны, скорее всего, будет пересмотрена. Об этом говорят и цифры: суммарное потребление энергии за весь рассматриваемый период 1850 до 1990 менялось пропорционально квадрату населения Земли; на каждого нового жителя Земли приходится оружия на 10000 долларов США. Все разговоры об ограниченности ресурсов Земли в стабильный демографический период должны исчерпаться и не вызывать тревоги, — по мнению экспертов, ресурсов одной Индии может хватить, чтобы прокормить весь мир.
Вернемся к методологам науки. Но сначала приведем рассуждения Дружинина, касающиеся конца эпохи «резонанса» по Петрову. Дружинин говорит о развитии методологии середины и конца ХХ века и вкладе в это К. Поппера, И. Лакатоса, П. Фейерабенда, П. Холтона и пр., связанной с революцией в естествознании, в частности в математике, физике, химии, биологии, психологии и др. фундаментальных науках: «Изменился сам подход к науке и жизни в науке. В XIX в. ученый, обнаружив факт, закономерность, создав теорию, мог в течение всей жизни защищать свои взгляды от критических нападок и проповедовать их ex cathedra — наука не очень-то отличалась от философии, — надеясь на истинность и неопровержимость своих убеждений. Отсюда — принцип верифицируемости, фактической подтверждаемости теории, выдвинутый О. Контом. В XX в. на протяжении жизни одного поколения (курсив мой — И.Л.) научные взгляды на реальность порой претерпевали кардинальные изменения. Старые теории опровергались наблюдением и экспериментом. Ученый в течение активной научной жизни мог для объяснения экспериментальных данных полученных коллегами, выдвигать последовательно ряд теорий, опровергающих одна другую. Человек перестал отождествлять себя со своей идеей, «паранойяльная» установка оказалась неэффективной и была отвергнута. Теория уже не считалась с сверхценностью и превратилась в временный инструмент, который, как резец или фрезу, можно затачивать, но, в конце концов он подлежит замене.» (С. 12-13). Дружинин ссылается на Фейерабенд, который выдвигает принципы «упорства» и «методологического анархизма». С одной стороны, это означает игнорировать факты, явно противоречащие закрепившейся старой теории; с другой стороны: «Наука представляет собой по сути анархическое предприятие: теоретический анархизм более гуманен и прогрессивен, чем его альтернативы, опирающиеся на закон и порядок… Это доказывается и анализом конкретных исторических событий, и абстрактным анализом отношения между идеей и действием. Единственный принцип, не препятствующий прогрессу, называется «допустимо все» (anythinq qoes)… Например, мы можем использовать гипотезы, противоречащим хорошо подтвержденным теориям или обоснованным экспериментальным результатам. Можно развивать науку, действуя конструктивно». (С. 20).
Кун по этому поводу: «Скажем сразу, что это очень распространенное мнение относительно того, что происходит, когда ученые меняют свои взгляды на фундаментальные вопросы, не может быть ни заблуждением, ни просто ошибкой. Скорее это существенная часть философской парадигмы, предложенной Декартом и развитой в то же время, что и Ньютоновская динамика. Эта парадигма хорошо послужила как науке, так и философии. <…> Сегодня исследователи в различных областях философии, психологии, лингвистики и даже истории искусства полностью сходятся в том, что традиционная парадигма так или иначе деформирована». (Стр. 162).
«Но является ли чувственный опыт постоянным и нейтральным? Являются ли теории просто результатом интерпретации человеком полученных данных? Эпистемологическая точка зрения, которой чаще всего руководствовалась западная философия в течение трех столетий, утверждает сразу же и недвусмысленно — да! За неимением сколько-нибудь развитой альтернативы я считаю невозможным полностью отказаться от этой точки зрения. Но она больше не функционирует эффективно, а попытки улучшить ее путем введения нейтрального языка наблюдения в настоящее время кажутся мне безнадежными.
Операции и изменения, которые ученых предпринимает в лаборатории, не являются «готовыми данными» опыта, но скорее данными, «собранными с большими трудом». <…> Операции и изменения детерминированы парадигмой намного более явно, нежели непосредственный опыт, из которого они частично происходят. Наука не имеет дела со всеми возможными лабораторными операциями. Вместо этого она отбирает операции, уместные с точки зрения сопоставления парадигмы с непосредственным опытом, который эта парадигма частично определяет. В результате с помощью различных парадигм ученые занимаются конкретными лабораторными операциями». <…>
Что касается языка чистого наблюдения (курсив мой — И.Л.), то, возможно, он будет еще создан. Но спустя три столетия после Декарта наши упования на такую возможность все еще зависят исключительно от теории восприятия и разума. А современная психологическая экспериментальная деятельность быстро умножает явления, с которыми такая теория едва ли сможет справиться. <…> Не может быть никакого сомнения, что усилия такого рода заслуживают продолжения. Но их результатом оказывается язык, который, подобно языкам, используемым в науках, включает множество предположений относительно природы и отказывается функционировать в тот момент, когда эти предположения не оправдываются. (Стр. 168-169).
Далее приведу несколько точек зрения, которые у самих авторой могут являться альтернативой нашим воззрениям (например, Лакатос спорит с Куном на предмет революций в науке), и таковое может показаться и нам, тем не менее, эти взгляды только лишь иллюстрируют и дополняют Тенденции Времени. В своей книге «Наступление золотого века» Гюнтер Стент пишет: «Существует еще одно представление о науке, которое в принципе, по нашему мнению, может нанести ей значительный ущерб, — преклонение перед таинственной наукой, способной с помощью хитроумных рассуждений, недоступных простым смертным, привести к выводам, которые, словно по мановению волшебной палочки, обнаружат несостоятельность общепринятой трактовки таких фундаментальных понятий, как время, пространство, причинность, разум или материя. Такого рода «таинственная наука», способная потрясти своими выводами основу любой традиционной концепции, в какой то мере поощрялась «откровениями» теории относительности и квантовой механики». Далее автор описывает причину этой ситуации, ссылаясь на Кестлера, предлагающего «извлечь уроки из постмеханистической науки XX в. и выбраться из смирительной рубашки, надетой на наши философские взгляды материализмом XIX века», например «включить паранормальные явления в нашу концепцию нормальности и отдавать себе ясных отчет в том, что мы живем в «стране слепых». (По: Пригожин, Стенгерс, с. 38-39). Лакатос признает, что не существовало общего согласия относительно теории рациональности в науке со времен Ньютона. Но все же «… имелось большое единство в оценке того, был ли единые частный ход в научной игре подлинно научным или уводящим в сторону, разыграна ли отдельная игровая комбинация корректно или нет», т. е. «…в течение двух последних столетий существовало значительное единство в оценке единичных научных достижений». (По: Кун, с. 493-496). Пожалуй, последние слова Лакатоса можно интерпретировать как иллюстрацию пригожинской второй волны в науке — разрыва между наукой и культурой.
У Пригожина же мы находим и Критику Александра Койре, направленую на колличественность науки. Он называет ее «мир количества», где «нет места для человека»; и хотя небеса соединились с землей, но без чувственного восприятия мира, без качества: «Наука не в состоянии не только объяснить этот мир, но даже оправдаться, назвав его «субъективным». И здесь звучит революционная нота Пригожина: «Наша позиция в этой книге сводится к утверждению: наука, о которой говорит Койре, не является более нашей наукой, и отнюдь не потому, что нас ныне занимают новые, недоступные воображению объекты, более близкие к магии, чем к логике, а потому, что мы как ученые начинаем нащупывать свой путь к сложным процессам формирующим наиболее знакомый нам мир — мир природы, в котором развиваются живые существа и их сообщества.» Авторы оптимистично видят смену количества на качество науки: «Мы считаем, что именно такой переход придает значимость и очарование переживаемому нами моменту истории науки. Не будет, по-видимому преувеличением сказать, что наш период допустимо сравнивать с эпохой греческих атомистов или Возрождения, когда зарождался новый взгляд на природу». (С. 40-41). «…Коренное изменение во взглядах современной науки, переход к темпоральности, к множественности, можно рассматривать как обращение того движения, которое низвело небо на землю. Мы открываем первичность времени повсюду, начиная с уровня элементарных частиц и до космологических моделей». (С. 267-269).
Глава 1. Общие положения рассмотрения Тенденций Времени
Глава 2. Частные положения рассмотрения Тенденций Времени
- Древние Времена (Гл. 2)
- «Время» Нового Времени (Гл. 2)
- «Личное» Время (Гл. 2)
- Время «Здесь и Сейчас» (Гл. 2)
- Связь Времен — тенденции Времени «Здесь и Сейчас» (Гл. 2)
